Ангел в доме - Страница 93

– Вот, значит, как ты теперь проводишь время.

Роберт вздрогнул.

– Я занят. Оставь меня, пожалуйста.

– Занят, – фыркнула Бонни. С того последнего разговора на лодке она, как ни странно, не появлялась, а Роберт встреч с матерью не искал. – Он занят, – повторила Бонни, сняла портрет с мольберта, повернула к окну. – В точку попал, врать не стану. Можно успокоиться и любить портрет в свое удовольствие. Замечательно.

– Кто сказал, что я ее люблю?

– Ты сказал, сынок. Только что.

– Бонни…

Слова застряли у него в горле. Бонни молча подняла портрет и изо всех сил ударила им о спинку стула. Роберт бросился к матери, но она успела ударить еще раз.

– Что ты делаешь? Ты спятила!

– А ты сомневался? – Пустые глаза, скучный тон.

– Убирайся! Вон! – Роберт пихнул мать к двери. Останься она еще хоть на минуту, и он за себя не ручается. Но Бонни – откуда только силы взялись – стояла насмерть.

– Послушай меня, – выдохнула она, упираясь. – Эта девочка создана для тебя. Она просто чудо. Никакая картинка тебе ее не заменит. Я надеялась, что ты сам это поймешь, что мне не придется подталкивать… ха! Похоже, без этого не обойтись.

– Бонни. Повторяю. Уходи. В противном случае толкать придется мне. Башмаком. Вон!

– Нет!

Обхватив солидный торс матери, Роберт предпринял еще одну попытку выпихнуть ее. Бесполезно. Бонни словно приросла к полу.

– Если мне придется силой вышвырнуть тебя вон из дома, из моей проклятой жизни, значит, так тому и быть. Прошу в последний раз. Уходи.

– Я ведь тебе счастья желаю.

– Большинство матерей подписались бы под этими словами. Проблема в том, что их желание чаще всего приносит обратный результат.

– Да пошел ты со своими гладкими речами! Проблема в том, что я действительно желаю тебе счастья, даже если в данную минуту меня берут сильные сомнения – а заслуживает ли это дерьмо счастья? Девочка чудо. Она сделает тебя счастливым. А ты отшвыриваешь ее прочь, как и всех остальных!

– Остальные не были проститутками, Бонни!

– Что?

– Что слышала. – Голос упал. И руки вяло упали по бокам. Самое страшное сказано. Роберт прекратил борьбу. – Ну вот. Теперь ты знаешь.

– Д-да… – На большее Бонни не хватило.

– Именно.

– Ты говорил с ней об этом?

– Еще бы. Никакого желания бросить. Более того, она обожает свою работу. Каждый день общается с психами и утверждает, что способна с ними справиться. Знаешь, откуда я узнал? От Питера. Он выследил ее до… до ее кукольного дома. Я тоже туда съездил, она даже разговаривать не захотела. Только ахнула.

– Ахнула?

– Ладно, неважно.

Бонни, шатаясь, добралась до дивана.

– Да…

Вжизни такого не бывало, чтобы Бонни потеряла дар речи. Необычная ситуация, которой Роберт не смог воспользоваться. Он проглотил виски, посмотрел на расстроенное лицо матери и налил ей тоже, решив промолчать. Промолчать о том, что до самой смерти никому больше не поверит. О том, что всю жизнь только этим и занимался – старался никому не верить. О том, что снова и снова натыкался на ложь, скрывающую другую ложь. И о том, что только в картинах, под слоями многолетней грязи, находил правду.

– Дерьмо! – прорвался в его мысли американский акцент матери. – Дерьмо!

– Ой, ради бога, Бонни. Давай обойдемся без твоих американизмов.

С ее губ сорвался странный шипящий звук, словно выходил воздух из надувного матраца.

– В самом деле. – Она дернула плечами. – Давно пора. Самой противно.

– Что? – Роберт потрясение смотрел на нее. Куда подевался ее акцент? Великолепный Лондонский выговор, без малейшего намека на заокеанскую речь.

– Что слышал.

– Это точно. Но что это значит, Бонни? Хочешь сказать, ты не из Нью-Йорка?

– Дальше Пекхэма не бывала. Там и родилась.

– Так. Кажется, я схожу с ума. Определенно схожу с ума. Какой смысл, Бонни? Что тебя заставило врать мне всю жизнь?

– Ой, только не притворяйся, что я эту самую жизнь тебе не облегчила. Одно дело иметь придурковатую матушку из Нью-Йорка, и совсем другое – клушу из Пекхэма.

Боже. Роберта кольнуло чувство вины. Но прежде чем он успел что-то сказать, Бонни продолжила:

– Твоей вины в этом нет. – Она устало вздохнула. – Мне должно было исполниться семнадцать, и вот за день до этого я собралась и… скажем так – ушла из дому. Детали мелкие, всякие там «как» и «зачем» тебе ни к чему. Добавлю, что никто меня не останавливал, никто не гнался следом, чтобы вернуть, и меня это устраивало. Потом… Проснулась я одним прекрасным утром и решила: все, начинаю новую жизнь. Так и сделала.

– Ничего себе, – Роберт запнулся. – А имя у тебя настоящее?

– Само собой, дорогой. – Бонни хмыкнула и тут же стерла улыбку с лица. – Теперь-то точно настоящее. Да захлопни ты рот, Роберт, муха залетит. Знаешь, зачем я тебе все это рассказываю? Чтобы ты понял: Бонни – это моя маска. Я сама ее придумала. Она меня так долго защищала, что мы с ней стали одним целым, и я не представляю себя в иной роли. Не так уж она плоха, а?

– Совсем не плоха. Я бы даже сказал, очень милая. В небольших дозах. – Роберт улыбнулся, все еще в тумане.

– Разыщи Анжелу, дорогой. Поговори с ней. Попробуй! – неожиданно взмолилась Бонни, схватив его за руки.

– Отстань.

– Ты ведь любишь ее? Так борись. Отведи ее… ну, я не знаю, к психоаналитику, что ли.

– Бонни, ради всего святого!

– Тебе плевать на нее? Представь только, какой опасности она подвергается каждую минуту.

Роберт зарылся лицом в ладони. Бонни в своем репертуаре: попала в самое больное место. О нет, не просто попала – ударила. Уж сколько ночей он глаз не сомкнул, тревожась за Анжелу. А когда усталость брала свое, место дневных кошмаров занимали ночные, еще страшнее. Обнаженные тела; сцены насилия; в центре кадра – Анжела… изуродованная, с содранной кожей. Дымчатый взгляд полон муки. Мужчины толпятся вокруг, мечутся как зомби, заслоняя Анжелу. Роберт набирает скорость, пытаясь догнать хрупкую фигурку, мчится все быстрее, быстрее. Отпихивает мужские тела, разбрасывает их по сторонам, продираясь к центру… А там никого. Анжела исчезла.